Инна Новик | Загоняться и грузиться — это не по мне

Меня зовут Инна Новик, мне 28 лет, и с 2001 года я инвалид 1 группы по зрению. Я ослепла почти в 10 лет. Сейчас работаю на предприятии для слабовидящих и незрячих людей в Минске. Также в качестве частной практики я работаю массажистом на дому.

 

Зрение я потеряла резко, буквально за два дня. Это случилось из-за пробы манту. Укололи нас всех, сводили класс в медпункт. На меня не хватило препарата, и фельдшер откуда-то его достал. Видимо, он был просрочен, никто в этом не разбирался. Я пришла домой, у меня кружилась голова, и я сказала маме, что плохо себя чувствую. Мама отправила меня полежать. Я проснулась, а в глазах какие-то снежинки, будто рябь на телевизоре, когда он плохо показывает. Я потерла, но это не прошло. Понятное дело, я ребенок, мне страшно, что меня наругают, и маме я ничего не сказала.

 

После этого я даже писать еще могла пару дней. Лампу наклоняла как можно ниже, чтобы видеть текст книги. Потом пришла на урок, это была пятница, кажется. Учитель мне говорит: «Инна, читай стихотворение», – а я понимаю, что в книге вижу только белый лист и черные полоски. Позвонили маме, и она пришла меня забрать. Помню, выхожу из класса и задеваю ведро – там техничка убирала. Она мне: «Инна, что ты тут ведра сносишь», – а я расплакалась и говорю, что ничего не вижу.

 

На следующий день меня повезли в больницу на обследование. Для этого надо было ехать в город Брест, а машины ни у кого не было, поехали поездом. Врачи всячески доказывали, что от манту такого не может быть. Потом мы нашли клинику Федорова, в Бресте был ее филиал. Мы туда обратились, врачи выяснили, что пострадала сетчатка, и рекомендовали операцию. В то время, чтобы попасть в эту клинику из Бреста, надо было собирать группу таких же людей с плохим зрением, и, когда набиралась группа, ее вез какой-то врач. Мы поехали в Чебоксары, и там мне сделали операцию. Но оказалось, что уже поздно: сетчатка окончательно отслоилась. Вернувшись домой, я видела совсем чуть-чуть, если совсем близко поднести, могла различить цвет. Потом зрение полностью пропало.

 

После операции, когда мы приехали домой, я сидела в комнате, родители разговаривали на кухне, и я услышала, как мама говорит, что нужно искать интернат для детей с нарушением зрения. А мне на тот момент показалось, что они хотят от меня избавиться, потому что я стала не такой, как все. Я выбежала из комнаты и сказала: «Если вы хотите сдать меня в интернат, я с собой что-нибудь сделаю». Родителям было очень больно слышать такие слова, и в итоге они начали искать другие варианты. Я говорила, что хочу ходить в свою школу здесь, что не хочу никакой интернат. Так я осталась дома и ни капельки об этом не жалею.

 

Третий класс мне пришлось доучиваться на дому. Я человек общительный, экстраверт, мне тяжело без людей. Год домашнего обучения мне совершенно не пошел на пользу, и учителя, которые приходили из деревенской школы, сказали, что мне будет проще учиться там. Мама с папой договорились о том, чтобы я ходила в школу и училась в устной форме. Директор школы связался с областным отделом образования, и они дали добро на такое устное обучение, потому что никто из учителей шрифт Брайля не знал. В то время еще не было компьютеров, ничего такого. В 4-й класс я уже пошла, как все дети. Еще раз подчеркиваю: это не Минск, не столица. Это Брестская область, Брестский район, деревня Приборово, 50 километров от города Брест.

 

Насколько я знаю из книг и по своим знакомым, от многих после потери зрения отворачивались друзья, одноклассники, знакомые, даже родственники. У меня такого не произошло. К первому классу я уже знала некоторых одноклассников: мы жили рядом, еще маленькими играли в песочнице, а уже в школе подружились крепче. Поэтому меня никто не бросил. Наверное, это заложено в людях изначально, может, из-за того, что мы жили в деревне, где все друг друга знают. Пока я училась на дому, ребята приходили ко мне домой проведать меня. Когда я вернулась в школу, одноклассницы создали график, кто в какой день будет меня водить, если мне нужно в туалет, на улицу или в столовую. И это была их инициатива, их никто не заставлял, они сами так решили. При этом я не чувствовала от них никакой жалости, мне казалось, что так и нужно. Изредка ребята могли надо мной подшутить: спрятаться в классе, как будто там никого нет. Им было интересно, чтобы я их нашла.

 

Я и сама поражаюсь нашим крепким отношениям. Это ведь как раз такой возраст, когда дети делят друзей: если Наташа гуляла с Аней – все, я не дружу с Аней, потому что она пошла не со мной. Мы, конечно, и дрались с девочками, и за косички дергали, и портфели рвали, куртки, капюшоны – все проходили. Но дружба все равно продолжалась. Иногда, бывало, могли поругаться с одной из девочек, не разговаривать несколько дней, но другие все равно общались с обеими.

 

Вспоминается такой случай. В школе должен был состояться вечер в честь 8 марта, это был 7 класс. Незадолго до него я неудачно съехала с горки и сломала ногу. Вечер должен был состояться 4 марта, но девчонки пошли к завучу и упросили, чтобы праздник перенесли на неделю, потому что гипс мне должны были снять только 6-го числа. Завучем была мама одной из девочек, и вечер перенесли. Я помню, было очень много снега, у меня жутко болела нога, но я все равно на него пошла, потому что была им всем благодарна. Наверное, это тоже из моментов, которые доказывают, что дружба была крепкой. Мы до сих пор общаемся, хотя базовую школу я закончила в 2007 году.

 

Когда я потеряла зрение, я сказала маме, что не хочу, чтобы она сидела со мной дома. Я хотела, чтобы она работала, потому что для нее работа была очень важна. Тем более в деревне без работы плохо, да еще и в такое время. Мама приходила с работы, и мы учили уроки. Когда она не успевала, со мной учил брат. Он на два года старше меня, хотя у него были свои уроки и объем заданий был больше, чем у меня.

 

Возможно, в первое время учителям было сложно: ходит девочка, которая совершенно ничего не видит, как с ней быть? Но в итоге они как-то адаптировались. Сначала им было сложно меня вызывать, но я говорила: «Требуйте с меня практически так же, как со всех, я не могу писать, но могу устно правила какие-то рассказывать, параграфы». Когда по русской или белорусской литературе задавали большие произведения, «Горе от ума», например, я прямо плакала, если не успевала дочитать: «Мама, как я приду в школу, у меня все одноклассники будут знать, а я не буду». И мы вставали в 4-5 утра и дочитывали произведение, чтобы я его знала.

 

Когда я потеряла зрение, мне было сложно это принять. Мне казалось невозможным не делать то, что могут делать мои подруги. Я носила учебники в школу, мне собирали рюкзак, у меня были тетрадки на каждый предмет, ручки, карандаши, ластики. Я таскала все книги, которые надо, и на каждый предмет доставала нужную книжку. Наверное, это было своего рода неприятие того, что я не вижу, мне не хотелось отличаться. Я писала вслепую изложения, пересказы тоже старалась писать, хотя бы для себя. Учителя не читали, но иногда могли глянуть: есть понятное, есть непонятное, строчка иногда находила на строчку. Учителя могли вызвать к доске просто писать буквы, цифры, чтобы я почувствовала себя, как остальные дети.

 

В школе я очень скоро начала ориентироваться самостоятельно. Она у нас была небольшая, одноэтажная. Но все равно проще было пойти с кем-то. Допустим, когда друзья идут все вместе, ты же не будешь один идти, они подхватывали меня – это было даже непроизвольно. На улицу идем, на стадион: «Инна, пошли с нами», – и забирали. После они доводили меня до дома, если тоже шли в мою сторону. Иногда даже ждали меня, когда у меня было больше уроков. Если же проводить меня было некому, девчонки выламывали мне какую-нибудь палку и направляли: «Инна, прямо, прямо, и все, иди домой». И с этой палочкой по забору я доходила, хотя от школы до дома было полтора километра.

 

Я жила обычной жизнью, старалась делать все то же, что и ребята. Я даже на велосипеде ездила. По бокам ехали девчонки или брат с кем-нибудь еще, а я посередине. Они мне говорили – прямо, налево. Точно так же мы на речку ходили плавать. Однажды на речке я заблудилась в воде и зашла в какие-то кусты, водоросли. Никто меня не слышит, все пищат, кричат. После этого момента у меня боязнь водорослей. Я больше люблю море, там такого почти не встретишь.

 

Все это время я не знала, что есть какие-то приспособления для незрячих. Нам никто об этом не говорил. Поэтому я и не предполагала, что существует трость и специальный шрифт для незрячих. Однажды меня пригласили сняться в передаче – наверное, в школе рассказали, что у них учится такая девочка, и брестский телеканал захотел снять со мной ролик. Я приехала в Брест и там познакомилась с одной женщиной, Татьяной Борисовной, она тоже не видит. Она полностью самостоятельная, ходила с тростью, она была замужем, у нее уже был ребенок. Для меня на тот момент это показалось невероятным. Она мне показала шрифт Брайля, рассказала, что есть специальные линейки, циркули, есть куча всего, что облегчает жизнь. Она же рассказала про школу, в которой сама училась, в городе Гродно.

 

В нашей школе не было 10-11 классов. Нужно было идти в другую школу в соседний поселок, но на тот момент я уже понимала, что впереди взрослая жизнь и если бы я пошла в интернат, то, может, научилась бы большему, такой же самостоятельности, как другие незрячие люди. И я решила доучиваться в интернате. Моя новая незрячая знакомая помогла мне туда попасть. Мы собрали документы, и я попала в 10-й класс, пришла туда 24 сентября.

 

Это для меня тоже был сложный период: после своей деревенской школы я резко попала в интернатскую среду. В интернате все-таки всё иначе. Ребята привыкли, что у них все общее. Там ко мне могли спокойно подойти и взять шампунь или еще что-то из гигиенических принадлежностей, которые я привезла из дома. Я говорю: «Наташа, это мой шампунь». – «А что, ты здесь не одна, у нас все общее». И надо было как-то пережить, что у тебя спокойно могут взять из тумбочки твое. Мы с одной девочкой даже дрались из-за того, что я ей не захотела что-то дать. Она мне разбила губу, а я ей – бровь. Первое время ты хочешь влиться в коллектив и начинаешь помогать, потому что в старой школе это было принято. Но в интернате совсем другие правила.

 

Класс, в который я попала, был уже давно сформировавшимся коллективом, а тут я. Непередаваемое ощущение – тебя приводят в класс, и ты прямо чувствуешь их взгляды, направленные на тебя (там слабовидящие тоже были). И ты стоишь, бедная такая овечка, и думаешь: «Сейчас эти волки меня растерзают». Познакомились, вроде всё хорошо, но при учителях всё всегда нормально. А вечером прилетели одиннадцатиклассники: и парни, и девушки. Все налетели в комнату, в которую меня определили, и начали расспрашивать: «» что? А как? А ты знаешь?» Вообще, говорю, ничего не знаю, я в августе выучила Брайль и вообще не представляю, как мне тут учиться.

 

Наступило время ужина. Девочек в комнате уже не было. Конечно, дома мне собрали с собой какую-то еду, но тут же должны были кормить, да и хотелось уже поесть нормально. И только одна девочка, Кристина Довыденко, вспомнила обо мне, вернулась и за руку отвела меня в столовую: покормите, говорит, человека, что вы все забыли. Кристина мне вообще во многом помогла, рассказала об их правилах, помогла приспособиться.

 

Интернат – это закрытый тип школы, и для меня, человека, который привык жить на свободе, ходить в школу и быть на улице каждый день, сидеть взаперти было очень сложно. На улицу нам разрешалось выходить только под расписку и только с определенными людьми. Домой не уехать, это для меня вообще дикость. Когда я слезно просилась домой, директор меня не отпускала, мол, а как ты поедешь? Но потом я освоилась, сориентировалась, выучила школу, чтобы меньше от кого-то зависеть, и понемногу привыкла.

 

Шрифт Брайля я освоила довольно быстро. Основы я изучила где-то за месяц перед школой, еще летом. Уже спустя полгода изучения я писала быстрее, чем два человека из моего класса. Когда учишься устно, а потом начинаешь писать, то ошибаешься, потому что не было практики (ошибки я и сейчас допускаю, не без этого). А вот бегло читать по Брайлю я так и не научилась. В основном мне читала Кристина, мы с ней вместе учили уроки. Кроме того, у нас в школе была подготовка: воспитатель читал нам историю, географию и разные другие предметы. Тогда как раз уже появлялись мобильные телефоны, можно было записать на диктофон и потом послушать еще раз.

 

Еще был интересный момент, связанный с Брайлем. Был первый урок химии, учитель дает мне карту химических элементов по Брайлю и говорит: «Найди бериллий». Я эту карту трогаю и вообще ничего не понимаю. Буквы-то я плюс-минус выучила, а химических знаков еще не знала. Учительница на меня кричит, я уже прямо расплакалась. Тут одноклассник говорит: «Инна же только пришла, она до этого училась в обычной школе». Тогда учительница извинилась и начала мне всё показывать. Этот бериллий я запомнила на всю жизнь. Но какие-то специальные знаки я до сих пор не знаю, потому что сейчас, в век электроники, Брайль мне уже практически не нужен.

 

В нашем интернате существовал какой-то почти мораторий на отношения слабовидящих с незрячими. Если слабовидящий парень обнимал незрячую девушку или наоборот, то это высмеивали: как так ты можешь, она же слепая. Не знаю, откуда это пошло. Кристина рассказывала, что, когда она училась в младших классах, такого еще не было, а потом появилось откуда ни возьмись. И для меня, девочки из обычной школы, где я спокойно могла пойти танцевать на дискотеке со зрячим человеком, это было очень странно. Тут я узнала, что отношение к незрячим людям бывает чуть-чуть другое, хотя они практически такие же. У нас в школе были девочки постарше, 16-17 лет, у них была расписка, и они могли выходить на улицу самостоятельно. Они ходили в парк, знакомились с ребятами, но нас, незрячих, никто туда не брал. Мы для них считались, наверное, чем-то постыдным.

 

О тех двух годах в интернате я не жалею. Наверное, этот период был мне нужен, потому что до него я жила в радужном мире. Но ты взрослеешь, идешь в мир, а мир разный. У меня никогда не возникало мыслей, что лучше было бы пойти учиться в соседний поселок. В интернате я выучила Брайль, узнала много приспособлений, освоила там трость. Сначала мне было трудно принять трость, я ее прятала. Нас водили на уроки по ориентировке в город. Дорожки, тропинки, посадка в транспорт. Сам-то урок полезный, но беда в том, что преподаватель, наверное, не умел его вести, а мы не хотели к нему ходить. Прятались, говорили, что заболели, только бы не идти. Трость я доставала только на эти уроки. Мне казалось, что все на меня смотрят, что я какая-то особенная. Эта палочка, зачем она мне нужна? Я приняла ее как должное, только когда приехала в Минск и устроилась на работу.

 

После окончания школы я решила пойти в колледж учиться на массажиста. Я всегда мечтала работать с детьми, хотела быть детским врачом-педиатром. Но из-за того, что я не вижу, я не смогла работать в этой сфере. Мне хотелось связать свою жизнь с медициной, и на тот момент массаж был тем, что могло мне в этом помочь.

 

В общежитии колледжа со мной в одной комнате жила Вероника, девочка с плохим зрением, но не настолько плохим, чтобы учиться в интернате, тоже отучилась в обычной школе, тоже попала в эту среду бывших воспитанников интерната. Как-то раз она меня позвала гулять, я удивилась и спрашиваю: «А ты меня возьмешь?» – Она: «В смысле? Возьму, конечно. Что ты, не такая, что ли?» Она, наверное, во мне поборола много комплексов, которые я приобрела в интернате. Мы с ней и гулять ходили, и на дискотеку, и в кафе. У меня уже не было ощущения, что я какой-то изгой.

 

Я училась на платном, и, когда обучение подходило к концу, нас распределяли туда, где были места для платников. Но так как в группе были студенты, у которых нет родителей, то эти места отдали им. Мне хотели предложить место массажиста в Брестском районе в Березе – даже не знаю точно, где это. Я связалась с человеком, который там на тот момент работал, он тоже из нашего колледжа. Он сказал: «Инна, ни в коем случае сюда не ходи, здесь загибается все». И я отказалась. Тут мне уже предложили переехать в Минск, сказали, что строится новое общежитие, предложили пойти работать на предприятие белорусского общества слепых, и я согласилась.

 

В октябре будет 10 лет с тех пор, как я работаю на этом предприятии. Мы делаем розетки, различные удлинители, выключатели. Некоторые говорят, что на предприятиях работают недалекие люди. Но на работе у меня всегда есть возможность послушать книжку или поговорить по телефону, не прерывая процесс. Или я могу отработать три часа, и у меня останется куча свободного времени. Такое далеко не везде возможно.

 

Я почти сразу решила, что массажем буду заниматься именно в частном порядке. Когда приезжаю к родителям в отпуск, у меня там уже есть люди, которые меня ждут. А в Минске у меня был период, когда после основной работы ко мне на массаж приходило до пяти человек в день. Сейчас в связи с вирусом людей поменьше, все немного боятся. Но клиентов хватает. Достаточно часто я делаю детский массаж и нахожу с маленькими детками общий язык. Ко мне приводят детей и одного-двух лет, и даже семимесячных.

 

В целом моя работа меня устраивает. Конечно, каждому человеку хочется зарабатывать больше, чтобы реализовать какие-то свои мечты и цели. Например, я люблю путешествовать, но в связи с невысокой зарплатой я не могу поехать в дорогостоящую страну и спокойно там прожить две недели, не почувствовав, что прохудился кошелек. У меня, например, есть мечта – попасть в Шотландию. Вообще я люблю Англию, там даже климат для меня подходящий. А в Шотландии меня привлекает мистика: замки, старинный стиль, там много всего такого. Надеюсь, в будущем эта мечта осуществится.

 

Так что я не исключаю, что, если бы появилась интересная альтернатива, я бы могла сменить работу. Быть, например, организатором концертов, даже директором, вести какую-нибудь группу – я в этом немножко разбираюсь. Я спокойно могу организовать какое-нибудь мероприятие: связаться, найти людей, узнать, как туда доехать, найти автобус или купить билеты. Мне это очень легко дается. Еще я бы не отказалась поработать в интернет-магазине, но это не всегда доступно, к сожалению.

 

Как я уже упоминала, именно в Минске я окончательно освоила трость. В колледже меня еще водили однокурсники, в том числе и на учебу – до колледжа нужно было ехать на автобусе. А здесь работа была рядом: перейти через подземный переход, пройти еще немножко – и ты на работе. В Минске с нами работала отличный реабилитолог Регина Антоновна Кривошей, она нас учила ходить с тростью. Благодаря ей многие незрячие, которые пришли в общежитие, перебороли стыд и стали ходить самостоятельно. Я почти сразу поняла, что могу быстро ориентироваться. На третий день я уже пошла самостоятельно. Но долгое время это был единственный мой самостоятельный маршрут.

 

Но в 2012 году по осени случился важный перелом. В один прекрасный день мы с Кристиной сидели в общежитии и понимали, что у нас нет продуктов, а большинство наших соседей – такие же незрячие, которые сами никуда не ходят. Попросить было некого. Тогда я говорю: «Берем трости и идем сами в магазин, потому что, пока мы сами себе не поможем, нам никто не поможет». А у меня память на дорогу хорошая. Взяли мы трости и пошли, дошли до магазина, а это метров 500 от нас. Подошли к кассе, попросили помочь нам купить продукты, и нам помогли. Когда мы шли домой, то чувствовали дикий восторг от того, что мы это сделали сами.

 

После этого я начала учить дороги – на почту, в банк, аптеки, в магазины бытовой химии. И выучила: стала самостоятельно ездить домой на поездах, спокойно пересаживаться с автобуса на автобус, на метро. Я даже многих вдохновила на это тоже. Я как-то вдруг поняла, что, пока ты сам себя не переборешь, то так и будешь думать, что тебя считают бедным инвалидом. У меня прямо щелкнуло, как переключатель. Когда мы с Кристиной впервые прошли сами до магазина и обратно, я поняла: ничего не произошло, никто не смеялся нам в спину, никаких мы не слышали возгласов. Спустя некоторое время трость стала для меня незаменимым помощником, который выручит в любой ситуации. Даже если ты заблудился, благодаря трости ты все равно найдешь дорогу. Я ее приняла настолько, что теперь, наоборот, когда я иду с тростью, чувствую себя увереннее. Она белая, как сигнал, что идет незрячий человек.

 

В принципе я не отказываюсь и от помощи, но только если мне хотят помочь из добрых побуждений, а не тащат на тот автобус, который мне не нужен. Люди часто думают, что нам надо только на завод или в общежитие, больше мы никуда не ходим. И они готовы туда тащить. Я помню, как-то иду в бассейн, меня прямо тащат, и я понимаю, что не туда. Я говорю: «Мужчина, мне сюда, в бассейн». – «В бассейн? А вы что, сами в бассейн?» – с таким удивлением, будто в космос лечу. «Я думал, вы на завод». – «Нет, – говорю, – мы не только на завод ходим. Мы много куда ходим, путешествуем». Когда люди действительно хотят помочь и спрашивают, нужна ли помощь, ты объясняешь, куда тебе надо, и они понимают, то я тогда принимаю помощь. А если не понимают и сами не знают, где это находится, мне проще отказаться, пойти самой или спросить кого-то другого.

 

Благодаря моим родителям, большей частью папе, я научилась делать все в быту. Мама вначале очень сильно меня опекала, пыталась оградить от дел. Как-то я взялась резать хлеб, мама хотела это сделать сама, чтобы я пальцы не порезала, но папа ей сказал: «Порежет палец раз, порежет два, а потом она тебе еще спасибо скажет». Так благодаря папе я научилась делать все: готовить, убирать, чистить картошку и так далее. Я не чувствую в этом никаких проблем. Могу, если нужно, и другим помочь, мне не сложно.

 

Визуальная память у меня сохранилась, к тому же у меня очень развито воображение. Если я сижу в комнате, я могу ее себе представлять. Когда я что-то покупаю, я всегда спрашиваю, какого цвета эта вещь. Мне очень важны оттенки, наличие рисунков или надписей, чтобы представлять себе вещи и компоновать их. Визуализация помогает и в ориентировке. У меня нет проблем с зеркальным отражением – это одна из трудностей для многих незрячих: перевернуть дорогу в обратную сторону, то есть когда идешь туда и ориентир с правой стороны, то, когда будешь идти обратно, он, соответственно, будет слева. Многие люди из-за этого теряются. А мне легко перевернуть в голове картинку и идти обратно без проблем.

 

Сейчас я замужем, мой муж тоже плохо видит, но он с небольшим остатком и ходит по городу без трости. Мы с ним ходим в основном вдвоем, но если мне надо по делам, а ему не надо, то я хожу сама.

 

Я очень позитивный и общительный человек. Я не могу даже сутки находиться одна, для меня это очень тяжело. Мне надо, чтобы вокруг меня были люди. А муж больше интроверт, творческий человек, ему нужно писать песни, он у меня музыкант. Когда ему нужно побыть одному, я еду в гости, а его оставляю заниматься музыкой. У нас такие отношения, что он может спокойно пойти погулять со своими друзьями, а я со своими. Иногда и мне тоже хочется побыть одной, отдохнуть. Но меня хватает только на час. Потом мне уже нужно кому-нибудь звонить.

 

Пожалуй, мое главное увлечение – это музыка. Очень люблю находить ее, слушать. Я могу заплатить достаточно большие деньги, чтобы слушать качественную музыку, этого многие не понимают. Допустим, беспроводная колонка за российские 1000 рублей – это для меня не то. Я могу заплатить за колонку 12000, чтобы получать удовольствие от того, что слышу там разные звуки, а не просто монозвук. Я очень люблю концерты. Хочу сказать тем, кто будет это читать: не бойтесь ходить на те мероприятия, которые вы хотите посетить. Ничего страшного в этом нет. Я и в слэме была, и по губам получала, но это кайф, когда ты в толпе людей, твоих единомышленников. Если ты идешь в слэм, то понимаешь, что с тобой что-то может произойти в любой момент. Я всегда беру танцпол и не люблю сидячие места. Была я на концертах самых разных групп и исполнителей: Князь, Within Temptation, Глеб Самойлов. Перед концертами я часто знакомилась в интернете с ребятами, объясняла, что не вижу, что нужна помощь, и они меня забирали. Ездила таким образом даже в другие города: в Питер, Москву, Смоленск. Со многими мы и сейчас поддерживаем общение. Если встречаемся на концерте, то уже как одна большая семья. Так что все возможно.

 

Однажды я вообще самостоятельно пошла на концерт. Это была группа Отто Дикс, довольно мрачная, даже депрессивная, и ее мало кто слушал. Я очень сильно хотела на нее попасть и пошла туда сама. Пришла в клуб, там ребята мне помогли пройти, а на танцполе я говорю: «Оставьте меня здесь, возле колонок, я буду знать, что я рядом с ними, и буду отрываться». Тогда я получила огромное вдохновение от концерта! Ты ни на кого другого не отвлекаешься и просто чувствуешь музыку.

 

Конечно, мне хочется видеть, но я настолько привыкла к этой жизни, что кажется, так всегда и было. Период до 10 лет представляется волшебным, словно это было не со мной. Я смирилась с тем, что не вижу, привыкла и приняла себя такой, какая есть. Но бывают моменты, когда хочется хотя бы на секунду, на пару минут открыть глаза и увидеть Новый год. Я помню, как все сверкало, блестело, как выглядят эти елки, когда их наряжают перед праздником. Однако я понимаю, что ничего изменить не могу, а сидеть загоняться и грузиться – нет, это не по мне.

 

Я бы хотела обратиться к тем людям, которые теряют зрение или уже его потеряли. Самое главное, что я хочу вам сказать: не стоит замыкаться в себе и считать свою потерю зрения страшным наказанием, ведь бывают ситуации гораздо хуже. Постарайтесь видеть во всем хорошее: в том, что вы проснулись, почувствовали новый день – это уже, наверное, счастье. Я вот чувствую себя счастливым человеком. Живешь, у тебя ничего не болит, это тоже хорошо. Если кому-то нужна помощь, поддержка, можно написать мне, а если кто-то из Минска, то можно даже встретиться. Мне не сложно помочь, поддержать.

 

Старайтесь искать какие-то знакомства, ведь сейчас очень много доступных гаджетов. Если б они были и раньше, наверное, многие люди не знали бы проблем. Когда человек сам не дает о себе знать, то и другие о нем не узнают.

 

А тем людям, которые в первый раз будут выходить в мир, я скажу, что надо быть готовыми встречать совершенно разных людей. Если вам как-то невежливо или бестактно ответили, постарайтесь не обращать на это внимания. Иначе можно вообще впасть в депрессию от этого всего. Или можно отвечать в том же тоне. Если спрашивают: «Ой, ты что, слепая», – я обычно отвечаю: «Прикинь, да». Люди сразу как-то теряются, говорят: «Извините, я не хотел». А вы подумайте, говорю, прежде чем сказать.

 

Мир разный: есть в нем и злое, и доброе. Но хорошего все-таки намного больше.